Как-то появились у Фебыча стрёмные мысли. Появились и стали роиться. Да так роиться, что затосковал Фебыч. Затосковал и отозвал Дусю в кулуары, там и пыхнули. А потом Фебыч сказал такое:
- Говенный ты канцлер, Дуся.
- Найди другого, - обиделась она.
- Не об этом речь. А речь вот о чём: если ты хороший канцлер, садись и пиши Конституцию. Пыхни еще немножко, садись и пиши. Я слышал, ты все-таки не удержалась, опять суешь нос куда надо и нет? Ты что же это? - открываешь банный сезон?
- Да так... Малость...
- Террор выпрашиваешь? Белый?
- Белый.
- Зря ты это, Дуся. Впрочем, ладно, сейчас не до того. Надо вначале Конституцию написать, хоть чуток, хоть самый какой-нибудь гнусный пунктик... Руки, голова на месте? Не оторвало? Садись, пиши. А потом выпьем - декларацию прав. А уж только потом - террор. А уж потом выпьем - учиться, учиться, учиться...
Дуся написала два слова, выпила и вздохнула:
- Да-а-а... сплоховала я с этим террором... Ну, да ведь в нашем деле не ошибиться никак нельзя, потому что неслыханно ново всё наше дело, и прецедентов считай что не было... Были, правда, прецеденты, но...
- Ну, разве это прецеденты! Это - так! Чепуха! Полёт шмеля это, забавы взрослых шалунов, а никакие прецеденты!.. Увечных поносить надо - как ты думаешь? - поносим или шлём подальше?
- Да лучше пошлём. Как говорится, не трогай дерьмо, так оно и пахнуть не будет...
- Верно говоришь, пошлём. Ты у меня блестящий теоретик, Дуся, а это хорошо. Вон паломники пришли, твоего спирту причащаться. Налить им, что ли?
- Наливай, конечно. Однако завтра с утра они всё равно опять припрутся... Кто знает какой чёрт несёт их в Бодуны. Наливай, а потом пленум пойдём открывать.
Пленум был траурный, по утрам в Бодунах всегда траур. Но Фебыч выступил. Выступил и сказал, много сказал. Про прокуратора Иудеи Понтия Пилата, про Ильича Первомайского, про Моше «Не-не-не» Даяна, про бомбардировщики и истребители. И ещё сказал, ещё больше бреда нанёс. И так у него много мыслей вдруг стало, так много тоски. И плюнул он на всё. Пошёл Нью Петушки строить. Так оно и было, честное ерофеевское!